Бернхард Фальк во многом легендарная личность. Физик-теоретик по образованию, в девяностые он был осужден за серию взрывов, осуществленных таинственной организацией «Антиимпериалистические ячейки» (AIZ), которая, в свою очередь, наследовала легендарной «Фракции Красной армии» (RAF). После двенадцати лет заключения (из них четыре в одиночке) он вышел из тюрьмы другим человеком — убежденным исламистом салафитского толка. Сейчас Бернхард или, как он себя называет, Давва Фальк озвучивает в Германии повестку радикальных кругов ислама.

— Господин Фальк, расскажите что заставило вас заняться политикой?

— Уже в школе я начал интенсивно интересоваться историей и политикой. Моя мать была правоверной католичкой, а мой отец — нацистом. Он не был политически активен, но находился в плену нацистских представлений. Я вел двойную жизнь: с одной стороны, как требовала моя семья, я был активен на католическом приходе, с другой — дистанцировался от их представлений и благодаря оппозиционным преподавателям начал читать книги, в первую очередь касающиеся марксизма-ленинизма, а также слушал радио ГДР. Не то чтобы я некритически относился к «реальному социализму», но воспринимал его как альтернативу капитализму и пытался по возможности выражать свои взгляды в рамках учебной программы, например во время уроков литературы или истории. Я был одним из лучших учеников, у меня был лучший аттестат во всей земле Шлезвиг-Гольштейн, но из-за моих политических взглядов я не получил стипендии, которая мне полагалась. Руководство школы принадлежало к партии «Христианско-демократический союз», для них я был буквально «красной тряпкой».

Когда мы переехали в Аахен, в Советском Союзе началась перестройка, и сразу же возникло отчуждение между шатающимся Старшим Братом и руководством ГДР. Речь пока шла не о разрушении Советского Союза, а о его полном преобразовании. Весной 1989 года мы с иранской подругой обратились в министерство внутренних дел ГДР с просьбой о переселении, это произошло за год до ликвидации ГДР. Я мечтал об обывательской социалистической идиллии, планировал дальше заниматься физикой в Дрезденском университете и жить так, как это было принято в родительском доме: создать семью и ходить на работу. Естественнонаучную карьеру я желал сочетать с некоторой партийной нагрузкой в СЕПГ (правящая прокоммунистическая партия в ГДР. — РП). Однако чиновники восточногерманского МВД посоветовали мне закончить образование в Аахене. Я заметил, что эти функционеры находились в плену своей картины мира и не имели достаточной симпатии к западногерманским инакомыслящим. Моя иранская подруга показалась им подозрительной, да и я не был даже членом Компартии Германии (DKP). Западногерманская компартия казалась мне уже тогда законопослушной. Это очень тяжеловесная партия, которая максимум что может сделать — это изредка выйти на демонстрацию. Сейчас она полностью превратилась в ностальгический клуб пенсионеров.

Место похищения президента немецкого союза работодателей, Ханса 
Шлеера, осуществленного «Фракцией Красной армии»; во время похищения 
было убито трое полицейских и водитель, 5 сентября 1977 года. Фото: DPA /
 AFP / East News

Однако со школьной скамьи я испытывал симпатии к RAF. Представьте, открывается школьная доска, а на ней написано: «Свобода заключенным из RAF». Компартия Германии не поддержала RAF, она исповедовала классические представления, как должна выглядеть пролетарская революция, с моей точки зрения, весьма смехотворные. В то время RAF была еще весьма активна, например, в 1989 году она совершила убийство руководителя Deutsche Bank Альфреда Херхаузена. Представьте, как это было: ГДР гибнет, левые силы в растерянности, и тут происходит теракт против Deutsche Bank. Я полностью поддержал его, ввиду роли Deutsche Bank во всемирной структуре угнетения, эта казнь была вполне легитимной и справедливой.

Когда ГДР перестала существовать, я начал искать свое место в окружении RAF. Сами собой возникли контакты в среде автономных левых. По типу личности я не вполне вписывался в автономную сцену, которая представляла из себя путаницу из анархистских и левацких групп, разнообразных идеологически и тем более организационно. Однако, выражая солидарность с RAF, автоматически попадаешь в среду автономных левых, антиимпериалистическое крыло которых и представляло собой движение солидарности с RAF. В 1992 году я провел акцию против сети бензоколонок Shell из-за поддержки ими южноафриканского режима апартеида, мы били на бензоколонках стекла, обливали их красной краской, заклеивали клеем замки. В 1993 году я был арестован из-за того, что бросал камни в полицию во время первомайских столкновений и по совокупности деяний получил полтора года лишения свободы. Наказание было заменено пятью годами условно.

— Как возникли «Антиимпериалистические ячейки»?

— В 1992 году RAF прекратила вооруженную борьбу. Для нас это было как гром среди ясного неба. Я знал по внутренним каналам, что бойцы RAF морально устали, но проблемы мира не исчезли с гибелью Советского Союза. События разворачивались как дурной сон: Советский Союз разваливается и через год RAF, то есть «Фракция Красной армии» объявляет о прекращении вооруженной борьбы. Понятно, что RAF получала поддержку со стороны ГДР, это доказано, и тренировками, и созданием некоторого свободного пространства. Так, товарищи, прекратившие борьбу, вышедшие, образно говоря, на пенсию, могли спокойно жить в ГДР. Но с политической точки зрения для меня было совсем не понятно, почему RAF прекращает вооруженную борьбу. Я был крайне разочарован. Начались дискуссии, в результате которых были написаны документы Антиимпериалистических ячеек. О реальных акциях AIZ я не рассказываю никому, даже своей жене, исходя из того, что организация как таковая не была раскрыта спецслужбами ФРГ, однако нужно сказать, что эта группа, или движение, была попыткой реакции на то, что RAF более не существует. Если RAF занималась прямым террором с применением огнестрельного оружия и взрывчатки, то целью AIZ было подать сигнал, что мира не будет. Борьба продолжается!

За распространенным через прессу коммюнике последовала серия поджогов и взрывов. Был подожжен юридический факультет в Гамбурге, квартира карателя-спецназовца из GSG9 — убийцы одного из борцов RAF в Бад-Кляйнене, взорвано отделение партии «Христианско-демократический союз» и частные дома депутатов федерального собрания от ХДС. В 1995 году был подорван вход в перуанское консульство. Последовательность терактов и письма, в которых АIZ брало на себя ответственность за них, повлияло как на власть (было принято постановление относительно безопасности парламентариев и их семей), так и на общественность. Теракты были не в стиле RAF, у «Фракции Красной армии» они, как правило, кончались летально. Во время терактов AIZ никто не был убит, никто даже не пострадал. Однако они оказывали сильнейшее психологическое давление на систему. Представители экономических и политических элит не могли быть уверены, что где-то рядом не заложена бомба.

— Отсутствие жертв имело идейную подоплеку?

— Скорее тактическую. В документах АIZ теракты назывались «потенциально смертельными». Мы действовали так не из какой-то гуманности к империалистам, а с тем, чтобы не распугать потенциальных союзников.

Бернхард Фальк в суде в Дюссельдорфе, 14 ноября 1997 года. Фото: Ferdinan Ostrop / DPA / AP

Государство догадывалось, что существуют целые группы, как минимум принимающие участие в создании документов, однако действия следственных органов остались без результатов. Я не буду рассказывать, в какой мере сам принимал участие во взрывах. По причине судимости я изначально находился под колпаком спецслужб, за квартирой моей матери происходило круглосуточное наблюдение, прослушивался мой телефон. 25 февраля 1996 года я был арестован. Непосредственным поводом для ареста было обнаружение подземных хранилищ с порохом. Я ожидал, что меня обвинят в незаконном хранении взрывчатки, но на следующий день меня повезли из Гамбурга в Карлсруэ, в федеральный суд. Одновременно спецназ ворвался в квартиру моей матери. Мне было предъявлено обвинение в участии в террористической организации «Антиимпериалистические ячейки». Однако у моих обвинителей не было доказательств существования такой организации, по немецкому законодательству «преступное объединение» должно состоять из трех или более участников, однако следствие установило всего двух, что подрывало всю линию обвинения. Думаю, причина неудачи обвинения — это диффузность и бесформенность автономной сцены, ее сетевой характер, отсутствие жесткой структуры.

— Как вы стали мусульманином?

— Я уже упоминал мою иранскую девушку. В иранской культуре не принято просто так жить с парнем, ее семья желала, чтобы мы поженились. Однако брак христианина и мусульманки невозможен, чтобы жениться на ней я должен был принять ислам. Так я столкнулся с Кораном и обрел в нем религию, очень близкую христианству, в котором был воспитан (не зря мой брат стал католическим священником), но более разумную и логичную. Своего рода апгрейд христианства. С другой стороны, в первой половине девяностых, когда развалился Советский Союз, прекратила борьбу RAF, передо мной встал вопрос о смысле жизни. Мусульманский образ жизни оказался мне ближе, чем образ жизни леваков. Я никогда не любил ни выпивки, ни разгула. Во время моего ареста в полицейской машине я услышал по радио об удачном теракте ХАМАС. Это как бы стало для меня знаком, подтверждающим мои интуиции, что антиимпериалистическая борьба продолжается как борьба исламская.

Одним из аргументов обвинения было то, что мое обращение в ислам отразилось на документах AIZ. С 1994 года в документах организации красной нитью проходит тема солидарности с исламским сопротивлением, в первую очередь Палестины и Чечни. Среди леваков солидарность с исламскими группами подвергалась постоянной критике. Как известно, RAF тренировалась в палестинских лагерях, существовала постоянная связь между палестинцами и RAF.

— Но это же были левые, а не исламистские палестинцы!

— Само население там — мусульмане.

— Как вы перенесли одиночное заключение?

— Оно совершенно разрушительно для человеческой психики. Это совершенно пустая камера, без радио, без газет. До меня не доходили новости об акциях солидарности, выписанные мною левые газеты. Общение с адвокатом, даже с матерью было через стекло, без возможностей тактильного контакта. Одиночное заключение — это пытка человека как социального существа и создано для психического подавления и разрушения. Люди со слабой или лабильной психикой теряют рассудок или накладывают на себя руки, таких случаев предостаточно. Если бы я не имел глубочайшее убеждение в истинности ислама, то не уверен, что пережил бы четыре года одиночного заключения. Без опыта тюрьмы я стал бы рано или поздно стал физиком с левыми взглядами, но гротескное насилие государства превратило меня в радикального оппозиционера. То, что нас не убивает, делает нас сильнее. Крайний случай пытки одиночеством — то, что они сделали с Ульрикой Майнхоф (одним из лидеров RAF, согласно официальной версии она повесилась в одиночной камере — РП).

Демонстрация салафитов в Берлине, 30 мая 2014 года. Фото: Wolfram Steinber / DPA / AFP / East News

Второе кольцо отчуждения — это отсутствие той поддержки, которая была у городских партизан 1970-х и 1980-х годов. С другой стороны, помощь приходила от людей из либерального лагеря, придерживающихся совершенно чуждых мне взглядов, настолько вопиющи были нарушения уголовно-процессуального законодательства в моем случае. Пять лет я провел в СИЗО. Германская юстиция позволяет себе пять лет держать в заключении человека, чья вина не доказана. Процесс длился с 1997 по 1999 год. В конечном итоге меня присудили к 13 годам лишения свободы за четырехкратное покушение на убийство. Каждый из терактов AIZ был интерпретирован как отдельное покушение. Вместе с аннулированным условным сроком приговор составил 14 с половиной лет лишения свободы (Фальк в итоге отсидел 12 лет и вышел досрочно. — РП). Основную часть заключения я провел в Верле, тюрьме для особо опасных уголовников. Тюремщики, как и спецслужбы, являются в Германии как бы государством в государстве, и они решили превратить мою жизнь в ад. Не из политических соображений, а просто по зову сердца. В придирках и издевательствах они проявили настоящую изощренность.

Гражданский фасад государства разбивается вдребезги. Если государство видит перед собой противника, то показывает свое истинное лицо — машины насилия и террора. Поверьте, у него есть инструменты, чтобы стереть человека в порошок, если тот восстанет против него. Они готовы к тому, чтобы уничтожить любого.

— Выйдя на свободу, вы снова занялись политикой и правозащитой?

— В первую очередь я занимаюсь защитой прав мусульман — узников совести.

Вторая моя задача — политическое просвещение мусульман. Я пытаюсь вооружить мусульман революционным политэкономическим инструментарием. Возникает полемика, порой бурная. Но я разговариваю не лозунгами, а привожу факты, как политэкономического, так и теологического порядка.

Я с ужасом смотрю на такие явления, как «Исламское государство». Нельзя называть кафиром, неверным, человека, не имеющего представления об исламе. Я порицаю отвратительное убийство езидов. Кому угрожали езиды? Больно смотреть как ИГ мажет в грязи понятие исламского государства.