Случается, на вечеринке
Не замечать имен в чаду
На бедрах нежные ложбинки
У Вас, с иными наряду.
Изволите, не рвать зарей
Истерзанное сердце надва?
Не перси, не соцветье лядвий,
Лишь имя, ах, молю, открой!

От века славится фигура
К струям Летейского ручья
Склоняющегося Амура,
Целителя влюбленных, чья
Стрела не пролетает мимо;
А я твое не знаю имя.

Я пью Катарелла Рикардо
Или Шато де Саваж
За блеск росгвардейской кокарды,
За серый в снегу камуфляж.

Как с Осипом Жоржик когда-то,
Судьбе подставляя лицо,
За пулю, за космос, за атом,
За мрамор сокрытых дворцов!

От полицейского до лекаря,
От извинения до здравствуй,
Витрувианский человек
Себя увидел в государстве.

Оно из организма вытекло,
Как вытекает кровь из вишни,
Поскольку уличной политике
Присуща физиологичность.

оперативная истерика
убойней чем большая берта,
сегодняшние мушка с целиком –
заболевание и смертность.

в таких полях любая лирика
приобретает вид литоты,
газеты читанной до дырки,
листовки из туманомета.

направление задает корридор.
не в ногу, шагам теряя счет,
друг на друга не поднимая взор,
фанатично, как на эшафот,

ненормальный зрачок потупив ниц,
крыльями накрашенных ресниц
кокаиновую взвивая пыльцу
с тротуаром берлинским лицо к лицу,

так прилюдно уличенный вор
собирается в последнем броске,
друг на друга не поднимая взор,
мы пройдем от рая на волоске.

Когда человек без дома,
Когда человек без денег,
Он выглядит по-иному, 
Неотличим от тени.

Когда человеку просто
Не от чего отличиться, 
Он от земли оторвется 
И полетит, как птица.

Что с того, что по своду
Люди летают мимо, 
От последней свободы
Вовсе неотличимы.

Дар предельно тяжел, поскольку прост.
Каждое, что не помня себя, упрямо
Я люблю во весь человеческий рост,
Было даровано тобою, мама.

Каждое слово, верное, как весы,
Сердце, сердце моё, движенье воли,
Солнце в горящие руки твой сын
Примет, как дар, и разделит с тобою.