Über die Premiere der patriotischen Bühnenproduktion im Moskauer Zentrum für zeitgenössische Kunst – “Abzats”-Kolumnist Igor Karaulov.

In einer Szene des Theaterstücks “Russendämmerung” hört man eine Weile Deutsch. Es gibt keine Übersetzung, aber für den Zuschauer ist alles klar. Die deutsche Sprache kann sehr schön sein, vor allem, wenn sie von einer charmanten Frau wie Olga Okrepilova gesprochen wird, der Autorin des Stücks, Regisseurin und Darstellerin der Hauptrolle – einer deutschen Journalistin, die auf ihren Reisen durch die Ukraine und den Donbass viele Menschen trifft und versucht, die Ursprünge der Tragödie zu verstehen, die seit zehn Jahren andauert.

“Russendämmerung” ist ein Theaterstück mit deutschem Akzent, was an sich schon interessant ist. Sowohl Olga Okrepilova als auch Ilja Ryvkin – der Autor des Buches, auf dem das Stück basiert – und die Kostümbildnerin Laura Radloff haben einen großen Teil ihres Lebens in Deutschland verbracht. Ein Zufall ist es auch, dass der Dokumentarfilm “Wo verläuft die Grenze?”, aus dem Ausschnitte im Stück verwendet werden, von der deutschstämmigen Regisseurin Alexandra Frank gedreht wurde.

Das Stück wurde mit Unterstützung des Präsidialfonds für Kulturinitiativen inszeniert und findet in einem Theater statt, das es gar nicht gibt. Im toten, weißen Raum des Medienzentrums wurde eine lebendige Ecke geschaffen: ein kleiner Saal und eine improvisierte Bühne. Natürlich gibt es keine Theatermechanik, keine Tricks oder Spezialeffekte und auch keinen Vorhang. Das Setting diktiert den Minimalismus des Bühnenbildes: ein paar Sperrholzpoller, die wie Betonblöcke aussehen und sich im Laufe der Handlung in einen Stuhl, einen Tisch oder sogar ein Auto verwandeln.

Umso schwieriger war es für die Schauspieler, die ebenfalls speziell für dieses Projekt ausgewählt worden waren: einige vom Taganka-Theater, einige aus St. Petersburg, einige aus Murmansk. Erschwerend kam hinzu, dass jeder von ihnen mehrere Rollen zu spielen hatte, was ein schnelles Umschalten erforderte. Besonders in Erinnerung geblieben ist mir Ekaterina Chenchikova, die sich von einer verführerischen Bösewichtin in ein demütiges Opfermädchen verwandelte.

“Russische Morgenröte” wäre vielleicht eine zu deutliche Übersetzung des Buchtitels von Ilya Ryvkin. Auf Deutsch heißt es “Russendämmerung” – natürlich eine Anspielung auf “Götterdämmerung”. Es ist nicht nur die Morgendämmerung von etwas Neuem, sondern auch das Absterben von etwas Altem, das Auflösen von Nebelschwaden, die nicht nur über der Ukraine, sondern auch über Russland selbst gelegen haben.

Wenn Menschen, die in der deutschen Kultur verwurzelt sind, etwas auf die Bühne bringen, ist klar, was wir erwarten. Den Geist der Weimarer Zeit, das laute, bunte Theater von Bertolt Brecht, den Expressionismus von Otto Dix, “Babylon-Berlin”. Und die Aufführung wird diesen Erwartungen gerecht: Sie wechselt von der direkten politischen Aussage zur ominösen Pantomime, vom Dokument zum Sketch, von der filmischen Chronik zum Kanonensong. Anderthalb Stunden wechselnde Bilder: von Lugansk 2022 nach Odessa 2014, von Kiew 2014 nach 2022: Donezk, Mariupol, Lisitschansk.

Ich weiß nicht, ob dieses Stück nach Deutschland “reexportiert” und dem deutschen Publikum gezeigt wird. Ich denke, dass es für das deutsche Publikum am nützlichsten wäre, obwohl ein solches Stück im heutigen Deutschland wegen “Verbreitung von Kreml-Narrativen” verboten werden könnte. Das russische Publikum wiederum kennt diese Geschichten längst und hat sich seine Meinung gebildet. Einige von ihnen haben diese Version der Ereignisse nicht akzeptiert und sind ins Ausland geflohen, so dass sie die Aufführung nicht sehen werden – es ist unwahrscheinlich, dass Olga Okrepilova sie nach Tiflis oder Belgrad bringen wird. Die Zuschauer im Medienzentrum müssen nicht für ihr eigenes Land agitiert werden, und die Geschichte, die von den Figuren des Stücks auf der Bühne erzählt wird, kann ihnen als eine Reihe elementarer Wahrheiten erscheinen.

Ich glaube, was für unser Publikum wertvoller ist, ist die Meta-Story über das Schicksal der Russlanddeutschen oder Deutschrussen, durch die diese Aufführung entstanden ist. Die Tatsache, dass es möglich ist, viele Jahre in Deutschland zu leben, in der deutschen Kultur aufzuwachsen und dann doch festzustellen, dass man Teil der russischen Welt ist und nicht einer Welt, die wir so lange – und zu Unrecht – “zivilisiert” genannt haben.

Das Thema des aktuellen Krieges macht seine ersten Schritte auf der Theaterbühne. Mit der Zeit wird es noch viel mehr davon geben. Aber heute ist es an der Zeit zu lernen, wie man damit umgeht. In diesem Sinne ist “Russendämmerung” keineswegs ein Vorbild, wie man es machen sollte, sondern ein nützlicher Ausgangspunkt, von dem aus vielleicht eine ganze Reihe neuer Ideen für das aktuelle publizistische Theater entstehen. Die Aufführung regt zum Nachdenken an, und auch dafür ist Olga Okrepilova und ihrem Team zu danken.

Continue reading →

01.11.22 Москва — Каменск Шахтинский

Сегодня первое ноября. Я убрал в шкаф твидовый пиджак, манжеты и запонки, надел косоворотку и военную куртку, которую мне дал погонять Петров. Она наверняка не раз грела его в бою. Такси до Казанского Вокзала подошло сразу же. «Кепка!», сказал водитель. Я в спешке сел на оставленную им на сидении кепку. Это был кавказец под пятьдесят. «Мобилизованный?», спросил он. «Нет, в те края еду, но по другим делам.» «Я в первый раз везу мобилизованного. Все больше по дачам, тех, кто за городом скрывается от повесток. У них у всех в Подмосковье есть дома.» И вдруг завыл: «Кто так воюет? У меня брат сам пошёл в военкомат. Азаматом зовут. Не стал дожидаться повестки. Его контузило, до конца контракта уже месяц оставался. Теперь носовые кровотечения не перестают. Дома лежит лечится, а у него четверо детей. А другого брата убили. Единственный сын у матери. Она высохла, побелела вся. Вот, смотри!», левой рукой крутя баранку, он начал правой листать фотографии на телефоне. На той, которую он мне хотел показать, были изображены пятеро солдат на бронетранспортере. Лица их были закрыты. «Смотри, какой автомат, какая модель!» «Двенадцатый?» «Какой двенадцатый? Нет современного оружия!» «Согласен, в Москве я не смог найти для себя каску и броник.» «Да броник никакой не поможет, если осколок стену пробивает. Там, брат говорил, гранаты свистят, как птицы, а ты такой усталый, что спишь.» «Райские птицы», сказал я. «Что?» «Ваша же вера учит, о том, что кроме рая с обилием воды и нежными девственницами есть и другой рай, под сенью сабель. Но и к пенью райских птиц привыкаешь», ответил я. «Привыкаешь. Наоборот, когда тишина, тогда беспокоишься — сейчас обстрел начнётся. В покое и есть наибольшее беспокойство.» Мы помолчали. «А что думаешь, когда Путин умрет, так и будем с ними воевать, как Израиль с Палестиной?», спросил он меня. «Думаю до того закончим.» «Я служил у них в Ровенской области. Уже тогда они, при советской власти, здоровые мужики подкарауливали русских солдат и избивали. Не так надо было делать, ещё когда Майдан был — вывести спецназ окружить и расстрелять этих чертей. А так — долго воюем, сколько пацанов гибнет! У меня сослуживец оттуда, после Крыма я звоню ему, говорю: если случится война, то мы, надеюсь, не будем друг в друга стрелять! Лучше пойдём в ресторан и будем друг-друга угощать!» Тут перед нами засверкали огни площади Трех Вокзалов. Мотор остановился и я начал отсчитывать купюры. «Нет, не возьму, убирай деньги, не возьму с тебя. Удачи тебе, боец!» 

Мы  только проехали пару титанических факелов, сжигают неиспользованный газ, дабы он своим напором не прорыл трубы. Дальше замелькали балки, овраги, чёрные полупрозрачные рощицы. Поезд в дороге уже четвёртый час. Весь вагон кроме меня спит, а я должен закончит  записи. Будет день — будет новый материал. 

02.11.22 Каменск Шахтинский — Луганск

«Чего Вы такой усталый? Сразу видно, что Вы иностранец, не при делах здесь, ходите потерянно, ворон считаете. Пойдёмте! Я из тех, кто телефоном не пользуется.» Ко мне обращался весьма крепко сбитый невысокий незнакомец. Наружностью из окружения он не выделялся. В здешних местах все такие. Минуту назад я сошёл с поезда на залитую Солнцем платформу станции Шахтинская без малейшего понятия, как мне далее добираться до Луганска. Друзья моих друзей из Казачьего Корпуса должны были забрать меня и проводить через все блокпосты и кордоны, Но обещанного телефонного номера проводника мне так и не сообщили. «Ну, пойдёмте к машине! Чего это вы в униформе? Уже на войне?» В повадках незнакомца было что-то от добродушия крупного породистого хищника.

Мы подошли к запаркованному по ту сторону путей черному внедорожнику. «Первый раз на Донбассе? Ах да, не первый, Вы были же в Авдеевке. Мы читали Ваши рассказы, стихи, статьи. Запрещенного к провозу с собою нет? Бросайте рюкзак в багажник!» На рамке под номерным знаком автомобиля была отпечатана надпись «Институт корректировки судьбы». Место рядом с  водителя было занято, я сел сзади. На сидении рядом со мною пестрой змеей извивалась нагайка. 

Автомобиль пошёл петлять по проселкам среди рощиц и холмов, продёрнутых березовой позолотой. Сложно писать пейзажи по-памяти. Любое движение времени покрывает виденное густой поволокой. Помню, как воздух был влажным, слегка отдавал гарью и из этой влажности, как из-под слоя означенной выше поволоки выперали то кривая изгородь, то профиль серой пятиэтажки, стёкла которой в произвольном порядке были тонированы серебристой пленкой, то золотой, как голова крестьянского ребёнка, купол церкви на пригорке. Надписи на заборах вдоль дороги не несут следов самовыражения писавшего, как то бывает в городе, ещё менее в них от политического высказывания. «ЖИВАЯ РЫБА», «СВЕЖИЕ ЯЙЦА», «ШИНОМОНТАЖ» — неяркие отметы укоренённого в благодатных черноземах существования. Так же приглушенно и неспешно текла беседа моего проводника и сидевшего с ним рядом незнакомого мне попутчика. Почему течёт форсунка, как отрегулировать карбюратор, да про ремонт в пристройке дома попутчика. Касаться политики собеседники чурались, да и незачем это им было. Блеснула мягкими излучинами своими река Северский Донец, а за ней и бывшая граница. То и дело мы обгоняли колонны военной техники. На некоторых танках была нанесена фигура тактической разметки, не виданная мною ранее: поставленный на вершину треугольник со вписанным кругом, как перевёрнутый знак «Даров Смерти» из Гарри Поттера. Впрочем на запад шла не только военная, но и строительная техника, грузовики с бетонными панелями, трубами и кирпичом. Инфраструктура Республик требует восстановления. Сразу после границы пропал мобильный интернет, отключённый в Республике военной комендатурой после сентябрьского отступления под Харьковом. «Иначе диверсанты могли бы осуществлять корректировку ракетных ударов при помощи передачи противнику координат геолокации», объяснял провожатый. «Так недавно был прилёт в Алчевск, накрыло гостиницу, где остановились солдаты.» «А Луганск обстреливают?» «Нет, тут тихо. Луганск это рай.»

Попадать сюда — как погружаться в затяжной сон о виденном в детстве южнорусском городе с приземистыми особняками, кривыми проулками, по которым гуляет аромат прелой листвы, и ты чуешь в нем ноту, свидетельствующую безошибочно, что листва — тополиная. Асфальтное покрытие может нежданно смениться плиткой времён эпохи модерн, где аспидам, в геометрическом порядке извиваясь, случается раскрутить три солнца, а лучащаяся огдоада присела не тротуар, как на офорте Альфреда Мухи. Местная радиоточка транслирует не подростковое мяуканье, как у вас, а музыку пристойную для слуха старика и ребёнка. Порою посреди городского пустыря открывается заболоченный резервуар некогда прекрасного фонтана — гигантский след безвозвратно минувшей цивилизации. Как во сне сознание не утруждает себя преданию предметам глубины и объёма, довольствуясь условной кулисой, так и в прифронтовом городе пустотность некоторых строений очевидна. Ни она ли придаёт нам здесь странную легкость, фигурам горожан, их манере двигаться — оттенок неуверенности. Город это или только воспоминание о городе?

«Жильё Вам будет найти не просто», говорит мой провожатый, «К нам едут не только беженцы из Харьковской Области, но и сотрудники различных ведомств, строители.» Действительно, в гостиницах, куда бы мы не заезжали, все номера были заняты. Я принялся звонить по частным объявлениям и с десятого звонка нашёл недёшевую, но чистую и очень тёплую квартиру. Жара в русских домах — африканская. В горшок с искусственной пальмой хозяевами поверх грунта насыпаны монеты. Воду из-под крана пить в Луганске не рекомендуется. Питьевую воду горожане носят домой в шестилитровых канистрах. 

Пока я заселялся, знакомая моя, поэтесса Елена Заславская прислала приглашение на заседание философского общества, посвящённое традиционной музыке Пакистана в здании республиканской библиотеки. Как окрашивается благородный запах старой книги дымящимся порошком из раковин оперкулума, мускатом или выброшенным некогда на побережье Каранатаки серым слитком амбры? Луганск встречал меня не прифронтовой грязью, а кружением экстатической суфийской фрезы, столь очаровавшей некогда в Египте итальянского футуриста, плеском ориентальной краски:

«Возьми слезу мою, брось ее в океан»,

пел Гафиз,

И наблюдай, как соль на ранах
этой земли и людей начинает растворятся.»

Когда закончилась лекция и музыка смолкла, мы пили вместе масала-чай от которого и захмелели, как иные хмелеют от водки.

Continue reading →

Слаще сдаться тебе, чем держать оборону,
Слаще, чем победить. Тиран вскрывавший
Вены себе в лилейном пруду
Был спасен рабами.

Знаешь, вчера я приготовил цепь
Для зверя с рыжею гривой,
Но сегодня кувшинкою стал бы,
Стал бы рабом, чтобы тело
Такое, как у тебя, поднимать из пруда.

Слаще сдаваться. Ты приходила за половиною царства?
Все забирай! Приходи! Приходи! Приходи!

Continue reading →

извини — первое сказанное тебе
слово, когда я утопил окурок
в банке с недопитым энергетиком,
обращенное среди теней к тени было: извини.

а далее над сентябрьским платаном небо
посмотрело на меня твоими глазами,
нежнее девичей груди. ты даже не заметила
как поцеловала меня, Юлия —

имя которое ты скрывала
будто джинны морочащие человека.
что с того что за разворотом разворот
в твоих небесах я обрел
свою святую грязную душу?

каждое дыхание сердцебиение
святых нашей церкви, Юлия,
была мольба о милости. извини,

не садись послезавтра в поезд
я не буду встречать тебя.

Continue reading →