перелеты последовательность фрагментов
близких друг-другу как рога и шляпа

политическое животное на ореховой
скорлупе океан покачивает сушу

любое это женщина кормит
минотавра бондаж речи

говорить без узлов
поверхность без глубины
окно без стороны

читатель того что было тобой
следует от одного к трем шестнадцати
– саркофаг впитывает останки – семидесяти
двум сколько стоп поперек пути
столько преград любви

лепестки папируса гниют
в зеленом озере ибис алый
просаливает поверхность тела
личность лишь сумма теней ад
расправляет призрачное крыло
за твоей спиной крыло забытье

буква фрагмент трупа вместо
сердца мумия слова любить
что сильнее свет кишки теней
черный поезд а холод пусть
громко легко человек
всю жизнь умащал свой труп

. . .
нечеловеческая любовь
изворачиваясь хохоча

нѢкогда бяху Идици сѢмо и овамо
нѢцыя обару запутаху
нѢцыя вои разслабляху
нѢцыя путы разпутаху
отлыга от тенета
избѢга на ворожба

этот текст карта города строчка улица буква дом

i

люди обнажаются под
падающим зеркалом вод
город боевой самолет
матовый Stealth темный подросток шустрит на вокзале
спереди угловатый единорог
ветер для броска
по шву твоего изрезанного тела
фройляйн метрополия

империи без – как писал раушнинг
в книге революция нигилизма – сердцевины
голоса соседей по трубам канализации
морской лев
кладет лапу на мокрый глобус пораженный
личинками оптоволкна
урбанная
ткань расползается под пальцами
изъеденная трясиной весны стареет только целостное
куски дионисовой плоти липкие буквы
не стареют врозь то есть новое
слова тянутся друг ко другу пара
губ или мечей

ii

я горгона шире зрачки
до боли ночного неба
играет нами в настольный футбол
золотые кисти истерик
разливанное море

iii

ум это пес нюхает
низкие потолки
ни собаки ни запаха воробьи

iv

завсегдатаи темных парков разглядывают
сквозь занавеску силуэт
кафелем панцирем улитки
облицованные судьбы
поют
– ничего мы о жизни не знаем
и познание нам не дано
развивается черное знамя
только черное знамя одно –

v

осьминог движется по улице
машет шариком “я”
нищета льдин границ чудовищ оранжевых
марионеток ламповый монитор
уткнулся мордой в землю
осадки цветомузыки
огни новогодней елочки среди сентября

рая радужная трясина
слова звери гонят адама
дрожит лимон но никто
раздвоенного языка

смех за три вершины растянут
берег тигра перламутровой костью
блестит рыба в огненных сетях
река темна как сонная артерия

плыви адам плавники растут
мириады голов пена рук
рай страх прилип а ты
ева любит лилит

солнце раскатано скалкой минутной стрелки
по небосводу держащимуся
на драмматическом напряжении между вилками
противоречий как
чулки на подвязках

в краю серых бабочек шершеневич
уставился в солнце
сквозь мои полупрозрачные кости
сквозь рентгеновский снимок
чтоб не спалить зрачок

архитектура казны купола куколок тут
наперекор югу муравья постоянство сравнимо
с видеонаблюдением
за пальцами фокусника

лунные пехотинцы прикрывшись щитами–чесночинами
в клещи берут легион
форма всегда нападение с тыла
захват непринятого наследства

мое обезьянье тело превращается
в перекресток мне сорок лет

Мы сидели на прибрежных камнях, облокотившись на обломок древней
розовой колонны. Бухта Святой Ефимии похожа на полукруг греческого
амфитеатра. Каждый находящийся на берегу видит каждого, и мы, сидя на
отшибе оказываемся в центре панорамы. Нас видят расположившиеся на
набережной рыбаки, официанты, яхтсмены, прихожане маленькой беленой
церкви, пацаны  на изрыгающих огонь мотороллерах.
Веселые духи этих мест не любят гаджеты, социальные сети и Новый
Мировой Порядок. Их детская душа прячется в присутствии планетарного
паразита. Однако, в нашем лице они нашли внимательных собеседников.
“Я хочу в уборную” – говорит моя спутница – “но не желаю идти по
раскаленной дороге к ресторанам и объяснять свою нужду.  Но и прямо
здесь делать это некрасиво, ведь все смотрят”. Возможно, именно
практика неявного надзора всех над всеми, отраженная как солнце в
воде, в душе человека, и выглядит как Всевидящее Око, изображенное на
долларовой бумажке.
“Есть две маски” – отвечают Веселые Духи Места – “трагическая и
комическая. Пусть твое лицо примет комичное или трагичное выражение,
и справляй в этой лагуне, похожей на греческий амфитеатр,
нужду на глазах у всех, никто не заметит! Горячая урина, просочившись
сквозь плавки польется в бескрайнее море”.
Было так.

ты здесь, и ты
на черных островах
за горизонтом который не дан
в ощущениях но сами ощущения

горизонт это огонь взгляда
тебя воспринимают цветы козлы
крест координат фабричные
постройки тени кустарников

все это волны того же
моря но очень медленные
горизонт это хаос суток
изменчивость твоего ветра

тем вернее найдешь черные
острова по запаху черного
кружевного белья не собьют огоньки
жилищь улитку со звездного пути

там нет людей
камень расщеплен молнией

туземцы живут во сне
кобылой времени
правят подражая
играм зародыша

перевод обратно дома рыбы был
селедка вьет гнездо из учебника
из чистого уважения проводимости
следопыта и кружевницы

дождь моет лицо
акварельные потоки ее сбитые волосы
стая кружит над нейронными ветвями
ребенка облако воображаемого

или баллистика под видом
кроссворда или
фары уже освещают
сцену трагедии

руины будущего в стране
где носят простыни и полотенца
и торжествует неуверенность